Прививка от бешенства - Сергей Магомет

Он же полагал, что писатель должен писать без оглядки на «стыд и совесть».

После того, как одна знакомая заразила его триппером, он стал писать исключительно философскую прозу. Мораль: иногда и триппер полезен.

Ибо – литература это там, где честно, а не там, где точно.

Мальчик достал что-то из-под сачка и трясет кулаком в воздухе. Зачем?.. «Пусть она думает, что летает».

Нечто подобное думает о литераторах и государство, время от времени устраивающее для них разного рода «награждения».

Раньше нам казалось, что, называя пишущего «литератором», его хотят унизить. А назвав «писателем» – польстить. Поэтому в издательствах нас называли просто «авторами». Все-таки какое высококультурное, чуткое к слову было время!

Теперь-то как ни назови, – смысл один: дрянь-человек.

Сейчас мало литераторов, которые способны на стихийное словотворчество. Но недавно, когда у писательского клуба-ресторана поставили швейцара-африканца, наблюдал следующий эпизод. Политический писатель или, как сейчас говорят, спичрайтер, X, в подпитии-благодушии выходя из клуба, хлопает чернокожего по плечу и восклицает: «Ну что, брат Гера, как жизнь?» Черный парень лишь осклабился, как собака. Сначала я подумал, что, как завсегдатай, писатель помнит здешних швейцаров по именам, но потом сообразил, что это и есть словотворчество. «Гера» – уменьшительное, производное от ниггера, негра.

Писатель – это человек, который упорно борется со склерозом.

Y, опять-таки большой почитатель Льва Николаевича, уверяет, что есть лишь три стоящие темы: мир, война и… то, что посередине.

– Практически та же мысль у Хэма, – говорю я.

– Вот видишь! – гордо восклицает он.

«В мире нет бойца смелей, чем напуганный Хемингуэй».

Давно я не брал в руки шашку.

«…Жомини да жомини… В моей родной 710-ой физмат школе директор был – ууу! – зверь! Держал нас в ежовых рукавицах. Являться в школу, помимо установленной школьной формы, мы были обязаны непременно в темных галстуках и белых сорочках. При этом он частенько приговаривал: если я из вас интеллигентов не сделаю, то никто не сделает! Преподавал он математику, но любил эдак посреди урока сделать лирическое отступление, порассуждать о высоком. О любви к Родине. Уважении к старикам. Сочувствии убогим. В общем, о том, что в человеке должно быть всё прекрасно. Сняв свои мощные очки, расхаживал взад-вперед вдоль рядов парт, задумчиво покусывал дужку и изрекал истины, лежащие с виду как бы на поверхности, так сказать, бытия, а на самом деле – составляющие его, бытия, основу. К примеру, если какой-нибудь человек, говорил он, позволяет себе шутки касательно внешности, физических особенностей, национальности, а также имени или фамилии другого человека, то этот человек никак не Чехов, а просто придурок.

Кстати, почему бы не обсудить этот, на мой взгляд, простой, но, возможно, спорный тезис?.. Может быть, есть другие мнения? Единственная просьба: вести дискуссию корректно!»

Мало кому из нашего брата-писателя посчастливилось завершить свои великие начинания. X считает себя юмористом. Но вдруг взялся за эпическую форму. Задумал ностальгический роман о Вовочке, Брежневе, Василии Ивановиче и так далее. Не совладал с обилием материала. Взялся за другую тему. Социально-политический роман о мушкетерах, тоже очень смешной. Атас, Партвзнос и Компромисс. А еще – Д’Ерьмоньян.

«Вся хитрость в том, чтобы объявить себя гением раньше собеседника…» Ну или первым послать оппонента на. О чем тогда спорить? Да и с кем?

Юмор, заключенный в слове, великая филологическая загадка. Энергия слова. Есть весьма лаконичные фразы, даже словосочетания, которые и на предельно сжатом пространстве, способны вызвать гомерический хохот, затрагивая даже не разум, а чистую физиологию. К сожалению, это, как правило, непечатные выражения. Например: «дать просраться». Особенно уморительно выражение звучит в каком-нибудь строгом академическом или ином нейтральном контексте. Например, по радио сообщение: «Президент объявил о роспуске парламента…» А кто-то рядом комментирует: «Дал он им просраться!..»

И так ничего хорошего, так на тебе еще! На!.. Жизнь литератора.

Как серпом по фаберже.

Писатели тоже люди. Ожидать от писателя эталона человеческой порядочности так же неуместно, как требовать от тренера по плаванию умения плавать или от священника образца праведности.

Многие писатели любят заниматься спортом. «Для здоровья». Кажется, у того же Флобера: «Для счастья необходимы глупость, эгоизм и крепкое здоровье».

Грубо говоря, все писатели подразделяются на три категории: спортсмены, алкоголики и… спортсмены-алкоголики.

Пловец за счастье всего человечества.

Да уж давным-давно забросил эту нашу писанину! Другие проблемы назрели. Йога, бассейн, велосипед, штанга. Жизнь на излете. Здоровье спасать надо. Физкультурная истерика. И страшно. Так страшно.

Писатели обожают собирать цитаты из классиков, брань в адрес других классиков. Возможно, это дает ощущение собственной принадлежности к богеме, в чем они, эти писатели, по понятным причинам, никак не могут быть уверены, даже спустя годы. Даже на старости лет. Даже на старости лет – в особенности.

Бранились, плевались, да, – а теперь стоят у порядочных людей на одной полке. Кажется, еще Катаев замечал.

Как-то это всё… уж очень поверхностно. На «голубом глазу», что ли… Ведь первое, что приходит на ум – тот же Пушкин. Его хрестоматийная, уничтожающая отповедь относительно замечания о «ничтожности» Байрона. Не говоря уж о «Бомарше, кого-то отравившем», «споре славян между собой» или «содрогании почти болезненном». Если посмотреть на это несколько расширительно – применительно к «юпитеру» и «быкам».

С другой стороны, составление подобных подборок, афоризмов ли, исторических ли анекдотов, широко распространенная издательская практика. «Попса», лубочная адаптация классической литературы «для народа». Что ж, пусть хоть эдак…

В юности за мощными сюжетами гоняешься, лелеешь и хранишь их, как драгоценные семена. Но с возрастом этих семян, причем часто лежалых, накапливается – мешки, не знаешь, куда девать. К тому же, некоторые сюжеты, связанные с каким-то конкретным историческим эпизодом, блекнут, не успеешь моргнуть глазом. Так когда-то мне нравился такой фантасмагорический сюжет. В самый жаркий момент путча 93 года, когда по Белому Дому начинают садить ракеты, артиллерия, вот-вот начнется штурм и резня, на крыше среди защитников материализуется что-то вроде роты спецназа, которая составлена из великих мыслителей и философов всех времен и народов. Именно философов. Настоящих философов. А истинные философы, как известно, не только мыслят, пишут, говорят, но главное – живут, как философы. То есть все – крайние экстремисты. Каждый из них предлагает действовать, и действует, в соответствии со своими убеждениями и принципами. Сократ, Ницше, Платон, Хайдеггер, Фрейд, Юнг и так далее. Каждый из них обладает идеальным телом и силой. Всего пятьдесят бойцов. Среди испепеляющего пламени, черного дыма, сажи, крови…

Как сказал один человек о Сократе, обращаясь к коллегам-философам: «Две тысячи лет вы читаете книгу, которую он не написал, и написали тонны макулатуры, которая никому не нужна!»

Если бы моим приятелям-писателям удалось воплотить все свои замыслы, литератур хватило бы на несколько китаев.

Время разбрасывать камелии.

Однако это проблема: успеть написать мемуары до того, как впадешь в маразм. Поэтому по большей части мемуары – прискорбное чтение.

Y. Иногда думаю: ну я идиот! А иногда: нет, все-таки немножко умный тоже!

Братья-пейсатели.

«Только собрался почитать талмуд, а меня уже спрашивают, как пройти в синагогу».

Z отпустил бороду. Теперь при знакомстве рекомендуется аллюзийно: «Я – старый анекдот».

Вот говорят, есть такая фигура речи – сарказм. А есть такая фигура, чтобы, в случае чего, говорить, что это была фигура?

Пейсахом пейсах.

Y говорил, что когда-нибудь свалит в Англию, а властям при въезде в качестве весомой мотивировки так и заявит, что, мол, намерен писать букеровский роман-исследование о том, как русский становится англичанином. А пиво «Гиннес» и группу «Битлз» он и так предпочитает «Жигулевскому» и хору Пятницкого.

Х пишет роман про Битлов. Они, уверяет, были так музыкальны, что даже пукали на голоса, и, конечно, в тональности.

Писатель и кино. У Сэлинджера есть эпизод, где один мерзкий лицемер распинается перед школьниками о религии и нравственности, и посреди его вдохновенного вранья один из малышей громко-прегромко пукает. Теперь в каждом фильме кто-нибудь непременно громко-прегромко пукает на торжественных мероприятиях, где толкают речи о высших ценностях. Сочувствую Сэлинджеру: сидя в своем затворе-уединении, теперь наверно локти кусает, – да что поделаешь: слово не воробей…